Об ученом-гелиометеорологе А.В. Дьякове.

Автор: | 21.07.2012

Литературная газета, 28 марта 1984 года, №13
Юрий Рост
Одинокий борец с земным притяжением

Двенадцать лет назад великая сушь пала на землю. Горели леса, диким дымом курились болота, и тьма заволакивала города. Во тьме блуждали люди и придуманные ими хитроумные машины; и другие, еще более хитроумные, не без опасения плавали в воздухе, огибая смрадные возмущения огня и дыма и с высоты обозревая высушенную землю и постаревшие рано хлеба.
В то лето 1972 года, когда жареный без всяких кулинарных ухищрений, на одном лишь солнце (в средней, заметим, полосе) петух клюнул нашего брата журналиста, мы, забыв, что есть двести докторов, полторы тысячи кандидатов и чуть не двадцать тысяч других специалистов в области предсказания погоды, бросились в предгорье Алтая, в Горную Шорию, в поселок Темиртау, который на подробной карте мелко, а на крупной вовсе никак не обозначен, к пожилому русскому человеку Дьякову Анатолию Витальевичу, именующему себя Дьяков.
И не было в тот год ни одного крупного издания — газеты или журнала, — чтобы не напечатало о нем заметку, репортаж, очерк или просто его предсказание погоды, удивительное тем, что сбывалось на девяносто процентов.
Когда и в следующем, 1973 году Дьяков вновь предрек засуху (не желая ее), то любопытные знали уже, что не по гадальным, а по синоптическим картам, и не на ощупь, а поняв язык природы и создав научную модель общения с ней, различал он будущие бури, снегопады и грозы при ясном, обязательно ясном небе.
…А в Темиртау падал снег. Он падал давно, и розовощекие железнодорожницы в оранжевых жилетках, напяленных на ватники цвета шпал, прикрывали от лишней влаги оцинкованные ведра с соленой килькой, купленной в продуктовом магазине. В ожидании электрички они обсуждали, каким манером приготовить из обретенной сельдяной мелочи еду нескучную на длительном протяжении зимы.
…Дьякову килька нравилась. Сидя за столом, возле которого терлась кошка Нуарка, дающая прогноз на сутки (если в печке сидит — завтра холодно, если на полу — тепло), Анатолий Витальевич убеждал меня (хотя я и не возражал):
— Диккенс с гениальностью описал судьбу французской революции. Я могу поставить его во Франции рядом с Бальзаком. Вкуснейшая еда — эта килька, хотя мы с Ниной рыбы и не едим…
За неделю до этого, с облаком пара войдя в крохотную, вросшую в землю и покрытую полосками толи избушку, прилепившуюся к каменной башенке с куполом для телескопа, я услышал энергичный высокий голос:
— Профессор Челленджер из «Затерянного мира» Конан Дойля спустил с лестницы журналиста, даже не спрашивая, зачем он к нему пришел…
Хозяин сидел в берете за столом, заваленным книгами по астрономии, метеорологии, картами погоды, толстыми литературными журналами, газетами, испещренными на полях мелким, но разборчивым почерком, — свидетельством безмолвного диалога Дьякова с остальным миром. Отвоеванное у книг пространство на столе занимал журнал синоптических наблюдений, портрет внучки и газетная фотография ткачихи, похожей на жену Анатолия Витальевича. Со стены смотрели на Дьякова Галилей и Ленин, на крашеном комоде тикали часы, показывая меридианальное время, Торричелли на гравюре изобретал барометр… Две кошки — знакомая нам Нуарка, названная чуть ли не по-французски за черный цвет, и дочь ее Муська грелись в беленой печи… Отсюда, из этой крохотной комнатки, где долгое время жили Дьяков с женой и детьми, уходили по всему свету предупреждения людям о грядущих бурях и засухах, тайфунах и морозах. Здесь прожили мы с Дьяковым, который почти пятьдесят лет возглавляет метеослужбу Кузбасса, неделю в радостном общении, в спорах и ссорах даже. («Вы хотите меня ис-с-следовать?!! А я не-е хочу (!) быть объектом ваших так называемых ис-с-сле-дований!») И здесь же Ниной Григорьевной был дан торжественный прощальный! ужин с рубленой килькой и картошкой (без напитков, однако), после чего я отправился на станцию Темиртау ожидать поезд на Новокузнецк, чтобы оттуда вернуться в Москву.
— Сейчас пойдет электричка на Чугунаш. Это рядом. Езжайте, там теплая станция, и можно ждать сколько угодно, — говорят мне оранжевые железнодорожницы, хлопая себя рукавицами по ватным бокам.
…В Чугунаше идет снег. Холмы засыпаны снегом, ели под снегом разогнули лапы, весь поселок укрыт белым, в метр толщиной, снегом… Тихо летит черная птица и растворяется в белой тишине. Лишь редкий товарняк, нарушив ту тишину, прочертит на снегу две параллельные черты — знак равенства между Чугунашем и Темиртау. Между Темиртау и Новокузнецком. Между Новокузнецком…
«Сапунов! — кричит динамик на столбе, — Сапунов! Промети стрелку! Не переключается!»
Снег идет…
ТЕЛЕГРАММА от 12 октября 1978 года.
ДЬЯКОВ. ТЕМИРТАУ — Ж. К. ПЕКЕРУ, директору астрофизического института, Париж: «Дорогой коллега, считаю долгом отправить предупреждение по поводу суровости зимы 78—79 гг. По моим предположениям, следует ожидать весьма интенсивные волны холода — в третьей декаде декабря, а также января — около минус 20°».
ПАРИЖ — ДЬЯКОВУ (несколько снисходительно):
«Спасибо за телеграмму. Мы уж одеваемся в теплые манто». (Дескать, ха-ха!)
21 декабря, в начале обещанной Дьяковым декады, «ИЗВЕСТИЯ» сообщили из Парижа:
«Сильное похолодание вызвало резное повышение расхода электроэнергии… Вышла из строя магистральная линия высокого напряжения. Прекратили работу многие заводы и фабрики… Замерли электропоезда… Ущерб оценивается в 4 миллиарда франков…»
ПАРИЖ — ДЬЯКОВУ:
«Спасибо за ваше великолепное предвидение, — теперь писал Покер. — Можете ли вы, дорогой коллега и дорогой друг (рукой Дьякова на телеграмме: «Теперь так!»), прислать заметку о методике предвидения? Надо ли учитывать активность солнца и как?»
Пожалуй, солнце надо учитывать всегда, потому что каких вершин ни достигали бы в состязаниях с подобными себе, как ни возвышали себя в житейских метаниях, мы редко, быть может, уже только на закате жизни вспоминаем, что занимали лишь одно по-настоящему достойное место, на которое попали по протекции судьбы, — место под солнцем.
Удача Дьякова в том, что он понял это еще в детстве. Может быть, потому, что родился на солнечном юге Украины, в селе близ Елизаветграда. Он жил под солнцем с благодарностью и любопытством к нему.
Любопытство подогревали жаркие засухи двадцатых годов. Солнце, даровавшее жизнь, обрывало теперь ее бесхлебицей, голодом. Это нарушало, казалось, очевидную логику и заставляло юного Дьякова искать оправдание солнцу в книгах ученых людей. Читая их, он убеждался: природа не карает и не награждает, а лишь требует, чтобы человек постиг ее законы и приноровился к ним с уважением.
В 1925 году четырнадцатилетний Дьяков приблизился к солнцу с помощью 70-миллиметрового телескопа, который дал ему для наблюдений школьный учитель. А в пятнадцать лет, уже будучи членом «Русского общества любителей мироведения», читал лекции под названием «Солнце — источник жизни» перед рабочими елизаветградского завода «Красная звезда» и красноармейцами, которые были раза в два, а то и три старше лектора. Закончив школу и перерешав все задачи из учебников по геометрии, тригонометрии и проч., Дьяков отправился в Одессу поступать в университет на физико-математический факультет…

Может, не обязательно в подробностях описывать детство Дьякова? Но тогда не будет понятно, каким образом он изучил в совершенстве французский язык и английский достаточно (хотя по сей день считает его исковерканным французским) и «заболел» литературой в годы, когда в степях Украины театр военных действий стал театром политических миниатюр: сегодня немцы, завтра петлюровцы, потом Деникин, потом Врангель (или наоборот), бесчисленные банды бесчисленных атаманов Григорьева, Маруськи, Махно… И, наконец, красные во главе с Пархоменко, чей штаб разместился в школе, где мама Дьякова учила французскому (отсюда и знание), а отец был заведующим.
— Вот послушайте…
Дьяков, достав из стола рукопись, начинает читать. Он очень любит читать вслух. Вероятно, десятилетиями сидя в своем домике на пригорке, он истосковался по собеседникам и по звуку собственного голоса.
Я прослушал в его исполнении многочисленные выдержки из научных статей, литературных журналов, дневников, и, лишь однажды, когда Анатолий Витальевич, поправив берет, взялся вслух читать из «Юманите» на непонятном мне французском языке доклад Марше на съезде ФКП, я попробовал роптать. Но вскоре затих, вспомнив рассказ сына Дьякова Камилла (названного в честь любимого им Фламмариона). В Темиртау после войны было книг для детей мало, а детей у Дьякова много — четверо, и они нуждались в духовной пище. Среди привезенных в Горную Шорию любимых книг был Жюль Верн на французском языке. Анатолий Витальевич читал его детям, переводя с листа, но, увлекшись, часто переходил на язык оригинала.
Дети у него выросли — грех обижаться. Лена — синоптик в аэропорту, Александр — летчик, Валерий — горный инженер, Камилл — астроном, работает рядом с Анатолием Витальевичем.
Значит, слушаем Дьякова:
— Отец был ироничен, любил высмеивать. Будучи человеком либеральным, умным и начитанным, он верил в провидение, но был против поповства. Кристально честен и абсолютно безразличен к материальным благам (!). Любимыми писателями были Некрасов, Чехов и Салтыков-Щедрин. Отец интересовался и политической литературой. Читал не только Добролюбова, Чернышевского, но (!) Энгельса и Маркса. Он знал древних авторов, вполне свободно владел латынью (тут Дьяков значительно повернулся ко мне от рукописи) и греческим.
По тому, что я знаю об Анатолии Витальевиче, характеристика эта вполне годна и для него самого, за исключением разве любимых писателей: тут будут Жуковский, Алексей Константинович Толстой (он открывает книжку: «Посмотрите, какое лицо!»), Фламмарион, Жюль Иерн, Лондон, Марк Твен, Уэллс.
— А Пушкин?
— Пушкина тоже любил, пока он был романтик, до Одессы. Впрочем, в Одессе он тоже был романтик.
В Одессе, однако, ни Пушкин, ни Дьяков не задержались. Александр Сергеевич отправился, как мы знаем, в Михайловское, Анатолий Витальевич, окончив Одесский университет, поступил в Московский на 4-й курс мехмата, где в течение двух лет учился у выдающихся ученых Фесенкова, Михайлова, Тихонова, Тамма, хотя был рекомендован в аспирантуру в Одессе.
— Вот читайте, написано собственной (!) рукой профессора Кулика: «…ряд данных Дьякова лег в основу…», — Дьяков откинулся в кресле и сложил удовлетворенно руки на груди, на мгновение, впрочем.
Вошла жена:
— Слабый снег пошел.
„.И в Чугунаше снег. Несколько человек стоят у бревенчатого сруба станции. Сивая лошадь притащила сани. Из саней выходят трое: один толстый, краснолицый, другой с могучим носом, третий, помоложе, с усами. «Издалека?» — спрашивает меня усатый, и голос его вязнет в тишине. «Из Москвы. К Дьякову приезжал…» «К Богу погоды… Знаемый на весь мир человек! — Усатый уважительно умолкает, потом кивает на спутников: — А это деды наши… Только магазин закрыт, и не выйдет мне их угостить».
Динамик на столбе из-под снежного шлема кричит в глухую белизну:
«Сапунов, черт, прочисть стрелку».
Снег идет. Тихий, вялый снег.
СРОЧНАЯ ТЕЛЕГРАММА ОТ 23 августа 1978 года. Капитан научно-исследовательского судна «Сергей Королев» НИЖЕЛЬСКИЙ — ДЬЯКОВУ:
«Прошу сообщить погодные условия Северной Атлантике, районе полуострова Сэйбл период сентябрь — октябрь».
28 августа, срочная телеграмма, ДЬЯКОВ — НИЖЕЛЬСКОМУ:
«Глубокоуважаемый капитан, сообщаю свои предположения. Штормовая погода с усилением западных и северо-западных ветров и волнением свыше 5 метров следующие периоды 5 — 7 сентября, 24—28 сентября, 10 —17 октября, 27—28 октября. Особенно сильных штормов следует ожидать в третьей-декаде сентября и во второй октября. Усиление ветра до 35 м/сек., волнение свыше восьми баллов. Температура воздуха в сентябре + 12 —20, в октябре +8 —15. Следует опасаться айсбергов, движущихся в сторону Ньюфаундленда. Число их увеличится в третьей декаде сентября. С уважением и приветом Дьяков».
6 ноября. НИЖЕЛЬСКИЙ — ДЬЯКОВУ:
«Глубокоуважаемый Анатолий Витальевич! Ваши предположения подтвердились полностью. Даты штормовой погоды, указанные вами, совпали абсолютно точно, от имени экипажа выражаю искреннюю благодарность и восхищение вашей работой. Нижельский».
В ясный солнечный день в сопредельном с обсерваторией дворе сосед Филипп, «добрый, в сущности, хотя выпивающий человек», рубил дрова в надетой наизнанку рубахе, и я счел момент уместным, чтобы спросить Дьякова, как он относится к предчувствиям и приметам.
— А может, что-то и есть… Я, знаете, считаю, как Ленин говорил в своей совершенно изумительной книжке «Материализм и эмпириокритицизм», что природа бесконечна и силы ее не все познаны…
То, что Анатолий Витальевич, получив образование в двух университетах, являясь действительным членом Французского астрономического общества и автором нескольких научных статей, в 1935 году, в возрасте 24 лет, оказался с теодолитом на прокладке железной дороги Мундыбаш—Чугунаш (знакомый наш) — Таштагол, можно было бы воспринять как дурную примету для его научного будущего. Но она не оправдалась.
Кузнецк был любимым, но беспокойным ребенком страны. И хотя с его развитием связывали не отдаленное будущее, а буквально завтрашний день отечественной металлургии, юг Западной Сибири был климатическим белым пятном.
На строительстве дороги, которое нас интересует, поскольку речь идет о Дьякове, действовали три метеостанции. Они не давали прогнозов, а лишь комментировали проявления погоды, а это не устраивало Кузбасс. В 1936 году Дьякова вызвал главный инженер стройки:
— Вы будете главном метеорологом Горно-Шорской железной дороги. Астроном все-таки! Три станции — ваши. Будете давать прогноз.
Он согласился, хотя ошибка в ту пору на той стройке стоила дорого — суровыми были и погода, и время. На метеостанциях, вверенных Дьякову, между тем не было ни одного профессионала.
Первый прогноз, который Дьяков дал 12 июля 1936 года, был точен и неплох: «Малооблачная погода благоприятна для строительных работ». А потом начались дожди, и хотя он их исправно предсказывал, начальство гневалось, словно он был виновником ненастья. Сейчас Анатолий Витальевич смог бы предсказать с большей вероятностью, когда закончится непогода, но тогда долгосрочные прогнозы были недоступны ему, и он ежедневно с «печальным видом, с тоской в душе» приносил прогноз: «Сплошная облачность, сплошные дожди…»
…А в Чугунаше — снег,
К нам подходит городского вида человек. В руках у него постромки от санок, на которых стоит корыто для детского купания, а в нем — что-то укутанное покрывалом: «Мясо вот в город везу. Кум поросенка забил. Вы из газеты? Меня тоже недавно в газету поместили. Ты, дядя Василий, герой и все такое. Я и вправду участник войны и парада Победы. — Он умолкает, потом говорит: — Пойдем что ли, к станции».
Двое рабочих в телогрейках изливают в водопроводную колонку керосин и жгут его, отогревая ото льда. Они провожают нас долгими взглядами…
У входа в зал ожидания пожилой железнодорожник скалывает лед топором, приваренным к лому в виде наконечника.
«Сапунов! Где тебя носит, Сапунов!»
Снег идет…
28 июля 1981 годя. Телеграмма. ДЬЯКОВ – МИНМОРФЛОТУ, ЦЕНТРАЛЬНЫЙ УЗЕЛ СВЯЗИ.
«Считаю долгом сообщить, что в течение периода 5—20 августа следует ожидать оформления весьма глубоких циклонов в Северной Атлантике. У берегов Мексиканского залива, Карибского моря, востоке США должны появиться ураганные ветры более 40 м в сек. В морях Дальнего Востока от Филиппин до Японии в августе должны пройти весьма сильные тайфуны. С уважением и приветом Дьяков».
8 августа. «ИЗВЕСТИЯ»: «…3 человек погибли, 70 домов полностью разрушено, свыше 19 тысяч затоплено, в десятках мест повреждены железнодорожные линии и шоссейные дороги. Таковы последствия тайфуна над островом Хоккайдо».
10 августа. «ИЗВЕСТИЯ», «Сильнейшие ливневые дожди стали настоящим стихийным бедствием для американского города Уотертаун (штат Нью-Йорк). Вода затопила нижние этажи домов, работа магазинов, транспорта почти полностью прекратилась… Ущерб составляет несколько миллионов».
16 августа. «ПРАВДА». «Тайфун налетел неожиданно, с невиданной силой обрушился он на Сахалин».
Воспользовавшись ясным днем, Дьяков проводил наблюдения солнца. Войдя в башенку и сдвинув купол, изготовленный по его чертежам на Кузнецком металлургическом комбинате (где любят и поддерживают Анатолия Витальевич, для него даже купили во Франции и установили на высокой горе с метровым зеркалом рефлектор, у которого работает сын Камилл), Дьяков направил на солнце небольшой, почти ученический телескоп, подаренный когда-то академиком Тиховым.
— Вот видите, пятен мало, а те, что есть, далеки от центрального меридиана…
Это была чистая правда. Демонстрации пятен предшествовали долгие объяснения Дьяковым разработанных им методов долгосрочных прогнозов с учетом активности солнца.
Вера — это форма заблуждения. Каждый вправе выбрать себе заблуждение и аргументировать его, не унижая оппонента. Новые открытия, фактические или логические, могут вернуть науку в состояние веры или заблуждения. Было время, когда любое прогнозирование, кроме барометрического, било верой.
Когда директор Парижской обсерватории Леверье (вычисливший, кстати, планету Нептун) по просьбе императора Наполеона III, обеспокоенного гибелью флота союзников из-за шторма в период Крымской войны, стал вычислять ход циклона — он взял равные показания барометров на нескольких метеостанциях, обвел их линиями — изобарами и выследил циклон.
С тех пор метеорологи занялись изучением изменения атмосферного давления, упуская при этом из виду, что существенное влияние на него оказывает энергия солнца. Между тем классики метеорологии и астрономии прошлого века Дове, Фицрой, Ретфилд, Фламмарион, Клоссовский, Воейков развивали идею двух атмосферных потоков — холодного (полярного) и теплого (экваториального), от колебаний мощности которых и зависит погода. Но поскольку закономерности этих колебаний были не очень ясны, мир продолжал доверяться «давлению».
Дьяков, как я понял, нашел и рассчитал эти закономерности, связав их с активностью солнца. Основываясь на трудах упомянутых классиков и на замечательной работе рано умершего ленинградского ученого Элеоноры Лир (которая, рассмотрев синоптические карты за 50 лет, разработала типы сезонной циркуляции), Анатолий Витальевич пришел к выводу, что атмосферу надо рассматривать как открытую автоколебательную систему, на относительно равномерную жизнь которой влияет неравномерное солнечное излучение. Словом, свети солнце ровно — проблем с прогнозами было бы меньше.
— Правильно? — спросил я, повторив услышанное.
— Если бы вместо вас здесь был знакомый мне заведующий отделом науки «Литературной газеты» товарищ Мороз О. Пэ., — сказал Дьяков, — он понял бы все не так вульгарно, он образованный человек! (Еще бы!) Но в общем, солнечные возмущения создают возможность сблизиться холодным и теплым течением воздуха и порождать аномалии в атмосфере.
…Нина Григорьевна, подоив корову Яну (названную так Дьяковым потому, что родилась в январе), поднялась к нам в башню, на которой, между прочим, укреплена табличка, подтверждающая, что это именно и есть «гелиометеорологическая обсерватория Кузбасса имени Камилла Фламмариона». Имя Фламмариона было увековечено Дьяковым за то, что тот первым связал поведение погоды с Солнцем. Астрономическое общество Франции разрешило присвоить имя ученого дьяковской башенке, а поселковый Совет уступил напору Анатолия Витальевича, узаконив имя француза в Темиртау.
— Ну что, есть пятна? — спросила Нина Григорьевна. И узнав, что нет, ушла смотреть приборы, шить или готовить.
— Моя жена, — сказал Дьяков с законной гордостью, — как и жена Фламмариона, меня не огорчала ни разу в жизни. Когда его супруга умерла, Фламмарион сказал: она огорчила меня впервые.
О значении пятен я уже знал и поэтому не спрашивал Дьякова, но он все равно объяснил мне, что температура солнца около 6000°, а пятен — 4000°, зато факелы вокруг достигают температуры 20 000° и существенно увеличивают солнечное излучение. Значит, надо следить за пятнами. Дьяков доказал, что воздух может взаимодействовать с магнитным полем и вследствие этого изменять свою траекторию движения.
— Это вы открыли?
— Догадывались несколько человек…
Но зато «математическую физическую модель» взаимодействия главных потоков воздуха с геомагнитным полем Земли до него, кажется, не удалось создать никому. Чем больше солнце ионизирует воздух, тем теснее его потоки взаимодействуют с магнитными полями. Так я это понял. Возможно, с ошибками. Но то, что Дьяков создал свою теорию на основе фундаментальных законов физики, тут я не ошибаюсь.
— Вы ступайте к сестре моей жены. Ее муж Василий Васильевич топит баню, а я вас подожду здесь, пока солнце.
В Чугунаше снег…
Железнодорожник, прислонив к крыльцу лом, затевает новый разговор. «Тут кержаков много, — говорит он. — Пониклев, стрелочник, тоже кержаком был». «Да нет! Это он от жены веру принял», — вмешивается усатый дядя. «Тут примешь, когда девятнадцать детей». «Двадцать» — говорит сурово Харин, «Ничего положительного, если это у них из-за веры, а не из-за любви». «Дети — они и есть дети, чем больше, тем лучше, а из-за чего они происходят, кто разберет, — философски замечает Харин. — Верно я говорю?» «Верно», — соглашаюсь я.
«Да где ж тебя носит, Сапунов!» — удивляется динамик.
ТЕЛЕГРАММА. ДЬЯКОВУ. Декабрь 1980 года.
«ГЛАВЗЕРНОМИНСЕЛЬХОЗА СССР просит направить прогноз на весну и лето по ЕТС и восточным районам. Зам. нач. Главзерно Буряков».
8 апреля Дьяков послал в Москву прогноз на три месяца.
ТЕЛЕГРАММА от 2 июня 1981 года, БУРЯКОВ — ДЬЯКОВУ:
«Уважаемый Анатолий Витальевич, выражаю признательность за предоставленный ранее точный прогноз. Прошу сообщить ваши оценки погоды па предстоящий период».
ПОЛТАВСКИЙ ОБКОМ КПСС — ДЬЯКОВУ:
«Убедительно просим выслать ваше мнение относительно погодной обстановки на весенне-летний период. Ваши прогнозы в значительной степени более вероятны, чем прогнозы нашей метеослужбы».
СВЕРДЛОВСКАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА — ДЬЯКОВУ:
«В течение ряда лет мы пользуемся вашими долгосрочными прогнозами по Юго-Западной Сибири. Хорошая оправдываемость прогнозов позволяет принять необходимые меры для обеспечения безопасного бесперебойного движения поездов. Просим сообщить данные о характере предстоящей зимы».
Саратовскяй обком КПСС — Дьякову. Волынский обком… Свердловский обком… Башкирский обком… Москве — Дьяков, Кустанаю, Кемерово, Караганде, Томску… Дьяков, Дьяков, Дьяков…
Тысячи телеграмм за десятки лет…
Дьяков не пошел в баньку не из-за боязни простудиться. Живя в Горной Шории, он закалял себя ежедневными зарядками и хождением босиком до холодов. И Нину Григорьевну приучал, пряча ее обувь и таким образом заботясь о здоровье «своей преданной жены». С Василием Васильевичем Батраковым, чья крохотная банька оказалась замечательно жаркой, мы продолжили разговор о Дьякове, сидя на полке.
— Ему для себя ничего не надо, — говорит хозяин.— Он всем помогает. На кого прошение напишет, кому в долг даст, хотя с этим у них не очень. Он же телеграммы шлет за свои. Хоть бы не писал «глубокоуважаемый» или «считаю своим долгом предупредить вас» — деньги ведь. Но ему не возразишь. У него и поинтересней история была.
И поведал мне Василий Васильевич историю. Прислали Дьякову помощника. Разместил Дьяков с женой и детьми в своей комнатке помощника с женой и детьми. Пожили гости, потом отделились, а спустя некоторое время написал помощник документ, что якобы «не каждый день он видит Дьякова на работе…». И отстранили Анатолия Витальевича от должности на пять лет. Никто, однако, из его адресатов этого не заметил. Потому что, считал Дьяков, они не должны были страдать только потому, что пострадал он сам. По-прежнему регулярно получали, кому требовалось, телеграммы с точными прогнозами и «необязательными» словами «глубокоуважаемый» и т. д. Деньги на телеграммы он зарабатывал фотографией, по рублю за карточку, а Нина Григорьевна шила. И ходил он в ту трудную пору, как всегда, в берете, бабочке и брюках гольф, если лето.
А потом Василий Васильевич, уже в предбаннике, одеваясь, рассказал веселую историю, как они в октябре вели корову из Мундыбаша, как Дьяков шел босиком по снегу и после ночевки под копной купался в реке Учулен, как делал зарядку и как, подходя к Темиртау надел ботинки, чтобы земляки не сказали будто он чудак. А потом Батраков буквально заставил Анатолия Витальевича выпить стопку. Тот выпил и сейчас же запел высоким чистым голосом романс Надира из оперы «Искатели жемчуга».
— А после не пил никогда… Соседская старушка, услышав наш разговор через дверь, сказала:
— Ну и что он, хуже, что ли, что не пьет?
— Нет, не хуже,— сказал Батраков, — он по науке любит жить.
Любит. Но иногда думает о смерти… Неужели нам надо потерять Дьякова, чтобы привлечь внимание к его работам? Обаяние утраченного слишком велико для современников, которые стремятся стать потомками.
…Черный эбонитовый телефон, по которому уже не раз, перепугав телефонисток, звонили из Москвы, чтобы узнать про засухи и про перспективы лета, молчит. Лишь изредка Анатолий Витальевич позвонит в книжную лавку узнать, что нового привезли, или на почту — почему задержался «Новый мир», или «Иностранка», или «Природа», или еще какой-нибудь из полутора десятков прочитываемых им журналов.
А в столе молчит рукопись книги «Предвидение погоды на длительные сроки на энергоклиматической основе», которую он закончил тридцать лет назад. И которую могло бы изучать уже второе поколение метеорологов, а может быть, и предсказывать с ее помощью погоду не хуже Дьякова…
Почему не стояли в очереди за этой рукописью издатели, почему доктора и кандидаты, старшие и младшие сотрудники не толпятся в сенях в облаках пара? Странные прихоти у судьбы.
Я сижу в маленьком домике на пригорке рудничного поселка, смотрю на Дьякова, который отсюда видит весь мир, целиком охватывая взглядом процессы, не масштабные человеку и понимаю, что напоминает он калужского учителя мысленно вырвавшегося за пределы земной атмосферы. Циолковский увидел с Земли космос. Дьяков, в одиночку преодолев земное притяжение, увидел Землю целиком со стороны.
Константину Эдуардовичу повезло в конце жизни, он был признан и не забыт. Дьяков тоже был признан… Он был приглашен в 1972 году (когда предсказал ту самую засуху) на 1-е Всесоюзное совещание «Солнечно-атмосферные связи в теории климата и прогнозах погоды». В трудах этого совещания были опубликованы данные о том, что он довел успешность декадных прогнозов для Западной Сибири до 90 — 95 процентов, а месячных и сезонных — до 80 — 85 процентов, что с помощью выявленных им закономерностей атмосферной динамики ему удалось предвидеть и дать предупреждение не менее чем за 15 суток более 50 значительных атмосферных аномалий, возникших над территорией Евразии и Атлантики,— штормов, тайфунов, ураганов, ливневых дождей…
Он был признан… В 1972—1973 годах имя его мелькало на страницах газет и журналов. Даже звуковой журнал «Кругозор» опубликовал портрет Дьякова. («Вот, посмотрите. Эта рубашка, что на снимке, до сих пор цела. Она еще и чистая. Можно надеть…»)
Но что-то в его жизни не устраивает нас. Или, точнее, в нашей жизни. Ведь то, что создал он, есть у него. У нас — нет. Двенадцать лет — после бурных восторгов — длительное затишье. Может быть, у нас — много Дьяковых, что мы так щедры? И неужели мы действительно лучше чувствуем себя в наследниках, чем в современниках?..
А Дьяков тем временем, встав из-за стола, рассуждал о том, как разумно устроена природа.
— Всякие неуправляемые материальные системы стремятся к хаосу. Мир состоял из хаоса, а теперь нет. Значит, что-то есть… что управляет. Ньютон считал богом всемирное тяготение. Никакого бога, конечно, нет, но какая-то всеобщая организующая сила имеется! Как вы считаете? — спросил Дьяков с подвохом и засмеялся.
Я смотрел на седые волосы, выбивающиеся из-под берета, на клетчатую с бабочкой рубаху, чистую с 1972 года, на азартные глаза уверенного в своей идее человека и думал: «В погоде-то наверняка есть: Дьяков — бог погоды…»
А в Чугунаше — снег…
Мы стоим на крыльце припорошенной снегом станции. «Вот и дед скажет, что не было у них любви», — но унимается железнодорожник. «Была…» — «Была… А помер Пониклев, выходила она себе инвалида и снялась отсюда, как подвода ушла. Где та вера…» — «А дети где?» — «Здесь никого. Анькин — дочки одной адрес остался: Новокузнецк, улица Кирова… а номер забыл. Ну можно найти…» «Есть! Есть кой-какая любовь», — определенно говорит Харин.
К станции медленно подходит пассажирский поезд. «Мимо Темиртау поедешь, спроси у Бога погоды, когда этот снег кончится, и нам телеграмму отбей из Москвы», — улыбается мне Харин. Я прощаюсь и становлюсь на подножку.
«Сапунов… Сапунов… Сапунов…»
Чугунаш погружается в снег.
Снег идет в Темиртау, в Горной Шории, во всей Сибири. Снег идет, снег идет… Сніг іде… It snows… La neige tombe… Snezi… Het sneeuwt… Salju turun… Theluji yaanguka… Det sner… Cade Ia neve…
Снег идет. Во всем мире идет снег… Когда он кончится?
Дьяков знает, Дьяков знает, но и он не может его остановить…

(Visited 11 times, 1 visits today)

Добавить комментарий